В конце прошлой лекции я кратко сказал о том, что язычник Плотин будет важен и для последующей христианской мысли. Скажем об этом несколько подробнее, прежде чем перейти к обсуждению того учения о человеке, которое развивается христианскими мыслителями поздней Античности и Средних веков.
Я уже упоминал в прошлый раз, что не столь далеко отстоящий по времени от Плотина христианский мыслитель Амвросий Медиоланский (340-397), учитель Блаженного Августина (354-430), считает для себя вполне возможным обращаться к этому автору, в том числе для разъяснений некоторых вопросов, связанных с мистическим опытом. У апостола Павла есть место, где он говорит о человеке — традиционно считается, что он говорит о себе в таком скрытом виде, — который был восхищен до третьего неба и слышал неизреченные глаголы, которые невозможно пересказать. «Только не знаю, — добавляет Павел, — в теле это было или вне тела». И святитель Амвросий Медиоланский для того, чтобы лучше разъяснить это место у апостола Павла, привлекает плотиновское описание экстаза как созерцательного соединения с Богом или с Единым. Для Августина же чтение работ Плотина и других представителей его школы стало важным шагом на пути к принятию христианства. Августин свободно на греческом не читал (а Плотин, как мы говорили, писал по-гречески), он читал эти тексты в переводе Мария Викторина, знаменитого ритора того времени, который сам на склоне своих лет, в старости, стал христианином. И для Августина это чтение становится последним шагом на пути к крещению.
У Августина, как, наверное, многие знают — открывали его «Исповедь» или читали что-то о нем, — был очень интересный, творческий, сложный поиск истины, в результате которого он приходит к принятию христианства. Для него христианство, несмотря на то что мать его была христианкой, в отличие, впрочем, от отца-язычника, было не следствием воспитания, рождения в определенной среде. Принятие христианства было у него итогом очень глубокого личностного поиска. И чтение трудов Плотина было тем шагом, когда Августин начинает чувствовать, что он находит в этих трудах многое такое, что может дать ему ответы на те вопросы, которые не дают покоя его душе.
Многое, но еще не все. Не все вопросы получают ответ, последнее слово еще не сказано. Но подготовлена почва для того, чтобы услышать проповедь Амвросия Медиоланского. Августин крестится и станет одним из важнейших для Запада христианских мыслителей. И при этом в философском плане он будет активно задействовать аппарат платонизма, с которым познакомился благодаря чтению тех, кого мы сегодня называем неоплатониками.
С другой стороны, существует линия христианской рецепции неоплатонизма через очень загадочные тексты, которые были подписаны именем Дионисия Ареопагита — ученика апостола Павла, — того Дионисия, который, как свидетельствуют Деяния апостолов, уверовал во Христа во время проповеди Павла в Афинах. Эти тексты, по всей видимости, созданы около V века н. э. Поэтому в современной философии и в современном богословии автора этих текстов часто называют «Псевдо-Дионисий Ареопагит». Анализ этих текстов показывает влияние на эти тексты текстов Плотина и других неоплатоников, живших, как вы понимаете, значительно позже, чем жил исторический Дионисий Ареопагит. Более того, эти тексты, как это очень красиво показывает Валерий Петров, директор Центра античной и средневековой философии и науки Института философии РАН, написаны так, что они часто одинаково хорошо читаются как в контексте Платонова наследия, так и в контексте Нового Завета. В силу этого и платоник легко узнает в них свое, и так же легко узнает в них свое христианин. Через эти тексты неоплатонизм окажет заметное влияние на христианскую мысль и Востока, и Запада.
Мы завершаем рассмотрение той линии философской мысли, внесшей большой вклад в познание души человека, которую можно назвать языческой. Теперь мы должны сказать о том, какой вклад: понятийный, на уровне подходов, и так далее — в познание душевной жизни, в историю психологии вносит христианская мысль. Этот вклад очень заметен, потому что для европейской культуры, для ее становления, века, когда христианство было определяющей религией, были веками, наполненными в том числе очень тонкой и глубокой мыслительной работой. С другой стороны, в это время активно развивалась практика христианской духовной жизни, предполагавшая необходимость понимания другого человека и самого себя, исправления своих пороков и недостатков и т. д. Христианские мыслители и аскеты разрабатывают богатейший понятийный аппарат для обсуждения проблем антропологии. Они дают понимание человека, некоторые линии которого станут структурообразующими для всей последующей европейской культуры. Может быть, важнейшей такой линией станет понимание человека как существа личностного, понимание, связанное с христианским развитием понятия ипостаси — личности, лица.
Слово «ипостась» уже присутствует в философском языке того времени, — в частности, его использует Плотин, — когда оно будет как бы «переплавлено» христианскими мыслителями. Случится это в IV в. н. э. Отцы IV в. раскроют это слово в очень новаторском для своего времени ракурсе. Оно применяется и к учению о Троице: говорят о трех Лицах, Ипостасях Святой Троицы, — к человеку, который мыслится тоже как личностное существо, воипостазированная природа.
Кроме того, христианская мысль сделает важный вклад в понимание человеческой воли. Этот вклад будет связан с именем Максима Исповедника (580-662), давшего учение о двух волях — гномической воле и воле природной. Это учение разрабатывается Максимом в рамках христологических споров, в рамках полемики с монофелитами, с теми мыслителями, которые считали, что во Христе есть только одна воля — божественная, в силу чего выходило, будто Христос не в полной мере воспринял человеческую природу, ибо человеческая природа подразумевает также наличие воли, а стало быть, не в полной мере Богочеловек. Максим Исповедник — очень тонкий мыслитель, у него мысль точная, филигранная и очень красивая. Он очень мужественный человек, который не боялся отстаивать то, что он признавал истиной, перед лицом и светских, и даже церковных властей. Был момент в его жизни, когда основные представители церковной иерархии были на стороне оппонентов Максима Исповедника. И власти светские были против него. Он был заключен в темницу, ему была отрублена рука, вырван язык. Наказания того времени были суровыми. Членовредительство в Восточной Римской империи, которую мы часто именуем Византией, было нормальным способом обходиться с теми, кого считали преступниками.
Его учение о двух волях очень важное. Мы потом найдем сходный ход мысли у мыслителей, даже не связанных напрямую с богословием восточным, не знающих византийской традиции. К примеру, тот же С. Кьеркегор независимо от Максима Исповедника будет упоминать две воли, которые действуют в человеке в состоянии закрытости: одна воля как бы побуждает человека открыться, а другая запирает его. Максим Исповедник первым дает язык, позволяющий говорить о подобного рода вещах.
И учение о человеке как воипостазированной природе, и учение о двух волях возникают в серьезных, напряженных, драматичных подчас богословских спорах. В этих спорах разрабатывается и очень богатый язык богословской антропологии христианства. Но подробнее мы скажем об этом чуть позже. А сейчас мы обратимся к тем вещам, которые были опытно исследованы христианскими аскетами.
Вклад отцов-аскетов, отцов-пустынников в понимание человека и его душевной жизни, быть может, не менее важен, чем вклад великих богословов-интеллектуалов (часто, кстати, всерьез проходивших школу христианской аскезы). И здесь нам надо будет рассмотреть аскетическое учение о страстях. Страсть в христианском ее понимании — это не просто какая-то сильная эмоция, переживание. Страсть — это вещь очень серьезная, это некоторый искаженный способ человеческого существования. Довольно часто говорят о восьми главных страстях, в западной традиции — о семи. Само это число и порядок этих страстей, конечно, важен, но главное все-таки не это. Самое здесь определяющее — это понимание того, что есть страсть как таковая и как она устроена согласно христианскому ее пониманию.
Для того чтобы понять, как устроена страсть, можно обратиться к тому библейскому тексту, который показывает первое появление страсти как особого рода реальности и особого рода искажения человеческой жизни. Это текст о грехопадении. Текст, который, как и многие библейские тексты, интересен вот чем. С одной стороны, перед нами в достаточно понятных образах описанная история, и кажется, что эта история достаточно наивна. Есть некое дерево, от которого сказано человеку не вкушать, вот он вкушает, оказывается виновен, изгоняется из рая и так далее. Кажется, что все просто. С другой стороны, все такого рода библейские тексты имеют очень серьезный смысл, который традиция сначала несет, скорее постигая интуитивно в образах, а затем дает все более артикулированное истолкование этого смысла, показывая, что эти образы точно и глубоко раскрывают важнейшие реалии человеческой жизни.
Если попытаться разобраться в этих образах, то первое, что мы обнаружим, когда читаем о сотворении человека, о том, как Господь помещает его в рай, о том, как Он дает заповедь этот рай возделывать, и о том, как Он дает заповедь не вкушать от древа познания добра и зла, это то, что человек — существо, наделенное свободой. Заповедь — это что-то такое, что может быть дано только свободному существу. Бесполезно столу давать заповедь. Она может быть дана тому, кто может эту заповедь исполнить, а может нарушить. Если Бог дает человеку заповедь, это значит, что человеку дана свобода в том числе пойти против того, что заповедал ему Бог.
Свобода человека очень велика. При этом человек не просто наделен свободой. Можно наделить свободой, но сделать так, что никогда эта свобода в поле внимания не появится. Можно и не знать, что у тебя есть свобода, будучи свободным. Но Бог ставит человека в такую ситуацию, когда сама эта заповедь обнаруживает в первых людях — Адаме и Еве, — что им эта свобода дана. Эта заповедь фактически обнаруживает и для них самих, что есть вот такая реалия — свобода. И есть ответственность за то, как они живут.
Второе — не по значимости, конечно, — второе, что мы видим здесь, — это то, что человек любим Богом. Бог творит его по Своему образу и подобию. Более того, Он дает человеку совершенно все, что для полноты жизни человеку нужно. Он помещает его в прекрасный Эдемский сад, который мы можем воображать по образу наших садов, но, скорее всего, даже самый прекрасный наш сад — это лишь смутный образ Эдемского сада. Он дает Адаму жену, которая плоть от плоти и кость от кости его, говоря, что нехорошо человеку быть одному. Он фактически дает человеку все. Человек любим Творцом — мы тоже это обнаруживаем, читая Библию.
Мы видим, читая, что человек все получает от Бога даром, по любви. Но какой ответ на любовь является ответом, который эту любовь хранит, умножает? Таким ответом на любовь может быть только ответная любовь. Ответом на дар может быть ответный дар, благодарение. Собственно, отношения дара и ответного дара — вещь очень глубокая. Бог дарит человеку все. Более того, как мы видим из библейской истории, из Евангелия, Бог дарит человеку Самого Себя до конца — не только все внешнее.
Ответом на дар, ответом, который не разрушает любви, не отворачивается от нее, является ответный дар. Образом ответного дара в Библии может быть благодарное возделывание человеком Эдема. Трудиться, возделывать Эдемский сад — это была заповедь уже райская. И вот это возделывание — это такое делание-благодарение.
На самом деле отношения дара и ответного дара — это вещь, которую ученые — тот же К. Леви-Стросс — обнаруживают как сущностную для всякой человеческой коммуникации и вообще для того, чтобы возможны были какие-либо социальные отношения. В любом обществе общение людей как таковое, связь их друг с другом укоренены в отношениях взаимного одаривания. В первобытных обществах есть целые ритуалы обмена дарами между племенами, причем к этим дарам особое отношение. Иногда эти дары сжигаются как некая жертва. Явно, что это не просто производственный обмен, а именно обмен дарами в качестве того, что устанавливает открытые и доверительные отношения между людьми.
К. Леви-Стросс приводит замечательный пример относительно обмена дарами из бытовой жизни. Он говорит: есть небольшие французские провинциальные рестораны, где принято на столик ставить небольшую бутылку вина, обычное столовое вино, не очень дорогое, но оно входит в то, что подается, его обязательно ставят на стол. И что происходит дальше? Приходят люди вечером поужинать, они друг друга не знают. Поскольку люди провинциальные достаточно открыты к общению, им интересно поговорить друг с другом, посидеть, пообщаться, что между ними происходит? Один человек берет свою бутылочку, наливает в стакан другого. Тот — свою — в стакан этому. Вина у обоих ровно столько же, сколько было. Но что произошло? Началось их общение. Вот этот обмен дарами создает ситуацию взаимного доверия, взаимного расположения. Они начинают общаться, делиться тем, что им интересно, что их волнует.
Бог предлагает человеку отношения доверия и любви. Он одаривает его всем. Но Он ждет понятной реакции человеческой — что человек тоже в ответ будет приносить благодарение и тоже откроется для этого глубокого, серьезного, любящего общения с Богом.
В чем состоит грехопадение? Что предлагает змей? Змей говорит: если вы этот плод вкусите, то вы и сами будете как боги. То есть что он предлагает им? Бог одарил их всем. В принципе они ни в чем не нуждаются. Но они сознают, что они получили это даром. Они понимают, что естественным, нормальным здесь будет благодарение. Змей говорит: а вы возьмите все в свои руки. Никого не благодарите, просто будьте полными хозяевами, как боги, и Бог вам будет не нужен. Вы просто это себе присвойте. Присвойте все, что есть, возьмите себе; скажите — мое!
Что происходит тогда? Даже если брать приведенную аналогию с рестораном, подобная ситуация была бы, может быть, не такая разрушительная, но обидная. Человек наливает соседу вина, а тот не наливает ему в ответ своего вина, а выпивает и это вино, и еще все из своей бутылочки. Понятно, что этим он человека, в общем-то, обидел, сказал — не хочу я с тобой иметь дело. Мне выпить важно, поесть, а ты мне не интересен, общаться с тобой я не хочу. То есть он отвергает и разрывает предложенное ему общение.
И вот люди соглашаются на то, что предлагает змей. Вкушают этот плод. И они сразу же обнаруживают, что он наг. Почему? Люди оказываются сразу же разделены друг с другом, потому что каждый из них хочет вцепиться и сказать — мое! Но невозможно это сделать вдвоем. Если Адам говорит — мое! Значит, Ева — кто она? Конкурент, враг. Она чужой человек. И перед ее взглядом — чужим — я вижу, что я наг. Я хочу закрыться. Я хочу закрыться от нее вместе с тем, что «мое». Адам хочет закрыться от Евы. Ева хочет закрыться от Адама. И оба они прячутся от Бога. А вдруг Он будет претендовать? Нет уж, это мое, а не твое…
И вот люди оказываются изгнаны из Рая. Тем самым Бог делает так, чтобы это состояние не зафиксировалось навсегда. Люди начинают умирать. Они изгоняются из Рая и начинают в поте лица возделывать землю и есть свой хлеб, но все это служит тому, чтобы это человечество постепенно начало осознавать, что с ним происходит. Ведь через грехопадение в их жизнь вошло зло. Люди разделились. В жизнь вошла вражда. Эта вражда очень быстро покажет себя самым жутким образом: Каин убьет своего брата Авеля. То есть вражда очень быстро себя обнаруживает в истории людей. И дальше ее становится не меньше. Она лишь будет нарастать, она будет себя обнаруживать в новых и новых событиях — убийствах, предательствах.
Но Бог старается направить все так, чтобы люди осознали, что так жить нельзя. Собственно, история ветхозаветная в христианской традиции воспринимается как история божественной педагогики: как Бог, не насилуя свободу человека, не разрушая ее, все-таки пытается, присутствуя в этой истории, показать людям их реальное состояние и привести их к жажде другой, новой жизни. Потому что насильно спасти невозможно. Спасти от зла можно того, кто это спасение ищет.
Ветхозаветная история — это история падений, отступлений и снова все-таки стремления Бога человеку показать его реальную ситуацию. Если мы посмотрим, как описывается путь израильского народа, которому Бог дает свое откровение, это отнюдь не какая-то героика. Там на каждом шагу — отступление, предательство, грех, зло. Собственно, люди не так уж хороши, чтобы сразу отозваться на то, что Бог им предлагает. И тем не менее этих людей Бог ведет и приводит к тому моменту, когда люди оказываются способны принести плод той жажды по спасению, которая в них созревает. Христианская традиция говорит о том, что рождение Богородицы — и сама Она самой своей жизнью — выражает в предельно чистом, глубоком, полном виде жажду человечества, истосковавшегося по той любви, которую оно утратило, по той полноте жизни, от которой оно отвернулось. Это не просто какое-то отдельное событие: ну вот родилась такая девочка. Это плод, который приносит все человечество как таковое.